|
Первобытный человек и крупные плотоядные животные никогда не были заклятыми врагами по той простой причине, что человек не являлся их постоянной добычей. Есть основания полагать, что самые "страшные" царственные хищники - пещерный лев и медведь менее всего угрожали ему. Обычными отношениями между ними были отношения взаимного уважения: они считались друг с другом, предпочитали избегать встреч и без крайней нужды не вмешивались в жизнь друг друга. Действительной опасностью человеку грозило нападение травоядных: злобных диких быков, носорогов, вепря. Странной таинственностью были окружены отношения охотника каменного века с самым совершенным хищником - волком. В глубине его загадочных зеленоватых зрачков горят завораживающие огоньки, а от жуткого ночного воя леденеет кровь. Его необычная, пугающая сообразительность, сверхчувственная способность улавливать тайные мысли человека, прозревать его истинные намерения и предвосхищать их -все это изумляло первобытных людей.
Волк всегда следил за человеком, а человек за волком, но, соблюдая неписаный закон, они не охотились друг на друга. Они, безусловно, испытывали взаимное подсознательное влечение. И именно зверь по имени Волк был священным животным у всех северных народов: даже у тех, для кого он не является тотемным Праотцом-Покровителем. Тотемизм коренится в мироощущении не отчужденного от природы человека, совершенно отличном от нашего. Он видел вокруг живые существа, столь же одаренные разумом, душой и волей, как и он сам. Об этом можно судить по обычаям коренных жителей Сибири, Сев. Америки и других осколков первобытных охотничьих районов. Бушмены называют животных не зверями, птицами или насекомыми, а людьми древней расы. Они не "братья наши меньшие", а просто другие существа, сопричастные жизни; существа более древние, а следовательно, более совершенные. Они ближе к Матери-Природе, и оттого им доступно многое такое, чего не знает, не чувствует и не понимает человек. И наш далекий пращур воспитывал в себе их достоинства, равнялся на их опыт, силу, выдержку, отвагу, самоотверженность - все необходимые охотнику качества.
Именно охотник, знающий жизнь диких зверей, наиболее почитал ВОЛКА. Если по отношению к медведю он испытывал смешанное чувство уважения и страха, то волк внушал ему нечто похожее на товарищеское сочувствие: он ведь тоже рисковый добытчик, тоже охотник! А охота - это не забава, а чья-то смерть. И все охотники зависят от расположения некоего общего Духа - Хозяина зверей. Это заставляло охотника осмысливать волка как родственную душу, как самого близкого ему по подобию существа. Многие племена называли его Серым Братом и хоронили с почетом.
Предания разных народов повествуют о человеческих детенышах, вскормленных волками. Волчица воспитала Ромула и Рема, персидского царя Кира, германского героя Дитриха, славянских близнецов-великанов Горыню (или Горыныча) и Дубыню. По поверьям, волчье молоко обладает волшебными свойствами: оно дает силу, красоту, молодость и неуязвимость. Дети, выращенные волками- или будущие родоначальники, или племенные вожди и богатыри.
В те далекие времена, когда источником пропитания для человека служили охота и дары Природы, его пути с хищным волком почти не пересекались. Люди жили бок обок с волками, деля с ними одни и те же источники пищи и суровое бытие, и никакой кровной вражды между ними не было. Их мирное сосуществование продолжалось до тех пор, пока люди не занялись землепашеством и скотоводством, пока они не повели БОРЬБУ С ЛЕСОМ. Но даже ранним земледельцам волки были помощниками; охотясь на кабанов, косуль и диких коз, причинявшим ущерб засеянным нивам, они тем самым оберегали поля от потравы.
Только с возникновением скотоводства (то есть выращивания животных на убой) человек стал действительно противостоять Природе, разрушая ее огнем, железом и полчищами своих одомашненных животных. В местах обитания копытных появился скот, и волки стали охотиться на него. И тогда человек назвав его хищником.
Для скотовода лес - убежище волка - враг, Лесные Духи - враждебная стихия. Волк становится олицетворением человеческого страха перед дикой Природой. Но окончательно вне закона волк был поставлен с утверждением христианства, связавшего его с "нечистой силой". Волк был объявлен воплощением языческих жрецов - оборотней, то есть воплощением "зла", и тем самым ему был вынесен смертный приговор. Афанасьев в "Поэтических воззрениях славян на природу" приводит обличение болгарского епископа Иоанна : "тело свое хранит мертво... и рыщет волком". Именно жуткие церковные россказни о блуждающих в ночном мраке волках-людоедах, бесах-оборотнях, а не только та действительная опасность, которая исходила от волка как от лесного зверя, сделали его столь отверженным и ненавистным.
Среди народов всего земного шара было распространено убеждение, что некоторые люди владеют волшебным искусством превращаться на время в зверя.
В древности оборотничество не считалось чем-то заведомо зловещим. Даже боги могли принимать облик животных: так, Зевс оборачивался быком, орлом, лебедем... Однако чаще всего это явление было связано именно с волком. Ведь само оборотничество по-гречески - ликантропия (от "ликос" - волк). Солнечный Аполлон Ликейский (Волчий) в мифе превращается в волка. Вервольф буквально означает "оборачивающийся волком". У литовцев жрецы-оборотни назывались "вилкатсы". Но почему же все-таки повсеместно поверья связывают оборотничество в первую очередь с волком? Потому, что волк был главным священным - тотемным животным праиндоевропейцев. А В ОСНОВЕ ТОТЕМИЗМА ЛЕЖИТ СПОСОБНОСТЬ ШАМАНОВ-ВОЛХВОВ ПЕРЕВОПЛОЩАТЬСЯ В СВЯЩЕННОЕ ЖИВОТНОЕ СВОЕГО ПЛЕМЕНИ. Шаманы инков могли принимать обличие пумы, шаманы Явы оборачивались тигром, а некоторые шаманы юкагиров (один из самых древнейших и загадочных народов) даже умели явить своим сородичам "холбут айби" - призрак мамонта. Шаманство в том или ином виде было когда-то присуще всем народам. Слово "шаман" пришло к нам через тунгусов с Тибета, где оно означало "исступленный подвижник".
В обычном состоянии человек познает Природу только с внешней стороны. В лунатическом же забытье и в некоторых подобных исключительных состояниях человек вступает в совершенно особые, задушевные отношения с другими живыми существами. Не зря, латинские слова "анима" - душа и "анимал" - животное, родственны.
Первым домашним животным была собака. Все породы собак имеют одного предка-родоначальника: огромного полярного волка. Приручение этого хищника - достижение столь же величайшее, сколь и удивительное. Как только историки пытаются описать первое взаимообщение независимого, недоверчивого человека с еще более независимым, недоверчивым волком, в их умозрительных рассуждениях все чаще начинает мелькать слово "загадка". Известно, что волки почти не поддаются дрессировке. Они боятся унижения больше, чем боли! Они и умирают молча. В цирке на задних лапках подобострастно ждут подкормку львы, тигры и медведи. Но не волки! Волк - всегда личность! Всегда бунтарь!
Известны случаи, когда волки выкармливали собак. Собаки так не могут. Волк умеет быть благодарным, и если он полюбит человека, то будет любить беззаветно, самозабвенно и жертвенно.
Любопытно, что в латышских народных песнях волк нередко именуется "дива сане", что значит божий сын. Невероятно, но это так: волк сам себе перегрызает попавшую в капкан лапу и уходит искалеченный, но свободный; столь безумно велика жажда свободы! Посмотрите на волка за решеткой: молчаливо и безостановочно меряет он шагами свою камеру, не удостаивая даже презрением глазеющее на него стадо двуногих. Очевидно, что приручить столь неукротимого хищника мог только своеобразный посредник, шаман-оборотень, обладавший огромной силой внушения. Способность принимать волчье обличье позволяла ему вступить в непосредственное общение со зверем, как бы заворожить его, ослабить природную волю к сопротивлению и заручиться некоторым доверием. Понятно, что воплощение зверя привлекало других зверей - сородичей. Сыграли свою роль и сходные приемы охоты. Естественно, что два рода высокоразвитых охотников рано или поздно должны были встретиться как сотоварищи. И волки и люди научились понимать, что для более успешной охоты на крупную дичь (а стало быть, для выживания и для продления рода) необходим союз, объединение с выделением предводителя в виде самого искусного, самого смелого, самого властного и уверенного охотника. Звери не выбирают вожака "тайным или открытым" голосованием, а просто своим внутренним, не обманчивым чутьем признают его превосходство - право первенства и подчиняются.
Ярко выраженное обрядовое захоронение волкообразной собаки обнаружено археологами в Северо-восточной Азии в ЖИЛИЩЕ ШАМАНА (возраст погребения II тыс. лет). Пословицы охотничьих племен поминают потомка волка-собаку добрым словом. У многих ранее кочевых народов слова "вождь" , "провидец", "глава" и "собака" - одного корня. Древние греки, подобно Сократу, клялись собакою, имея ввиду собачью верность. У арийцев Индостана и у зороастрийцев собака являлась священным животным: она - образец неподкупности и чести, исконно воинских доблестей. Считалось, что одно присутствие собаки отгоняет зловредных упырей. Парсы-огнепоклонники и поныне к умирающему подводят собаку и заставляют посмотреть в его лицо. Этот обряд называется сас-дид (собачий взгляд), так как собака единственное живое существо, взгляда которого боится злой демон, сторожащий умирающего, чтобы завладеть его телом. Церковь не скрывала своего отрицательного отношения к собаке, образ которой отождествлялся со всякого рода "греховностью" и даже с "нечистой" силой. Апостол Андрей, прошедший, по церковному преданию, водным путем из греков в варяги, проповедовал христианство "язычникам" - людям с песьими головами.
Волчий тотем был некогда широко распространен в Европе. У германцев он запечатлен в имена: Адольф, то есть благородный волк, Рудольф - красный волк и проч. У сербов по прежнему волчьим именем Вук называют ребенка, чтобы ему привилось волчье здоровье и мужество.
Среди славян тотем Волка был самым именитым и влиятельным. Еще Геродот писал, что скифы клятвенно удостоверяли свои свидетельства о неврах-оборотнях, умевших превращаться в волков. Невры - лесное праславянское племя, обитавшее на полесье нынешней Беларуси.
Известие Геродота согласуется с тем, что именно в этих местах уверенность в существовании ВОЛКО-ЛАКОВ, то есть людей, способных оборачиваться волком, была особенно устойчивой.
У восточных славян дольше всех сохранились осколки былого почитания Волка. Удивительно живучи они в новогодних, свадебных и других народных обрядах и обычаях Белауси; в песнях, преданиях, приметах, заговорах и играх.
Все славянские народы справляли зимой "Волчьи праздники". В Полесье на Коляду и Масленицу чуть ли не до наших дней устраивались пляски ряженных в волчьи шкуры и личины. Пережившие и христианство, и "научный" материализм обрядовые пляски эти - глухие отголоски стародавних тайнодейств.
Славился, как оборотень, полоцкий князь Всеслав-Чародей, рожденный княгиней от безвестного волколака. В "Слове о полку Игореве" Весеслав, у которого "вещая душа была в теле", рыскал ночью волком.
Волк был священным животным и у балтийских славян-поморян: вильцев-лютичей, руян и других. Самый храбрый и воинственный племенной союз имел волчье, тотемного происхождения родовое имя - вильцы, то есть волки. Среди вильцев около 1000 лет назад для борьбы с кровавой христианизацией образовался тайный союз ВОИНОВ ВОЗМЕЗДИЯ - оборотней волколаков (или волкодлаков). Их летучие отряды совершали набеги подобно дружной волчьей стае. Жесткий внутренний устав также был заимствован у волков: чтобы затравить лося, стая должна поддерживать большую сплоченность, четкий порядок, безоговорочное повиновение вожаку и полнейшую взаимовыручку. Волхвы вильцев были оборотнями-волколаками: на поле брани рядом со славянскими воинами вдруг появлялись матерые волчищи, терзавшие крестоносцев С ЛЮТОЙ, БЕШЕНОЙ ЯРОСТЬЮ. И с Х века вильцы-волки стали называться лютичами.
У славян Закарпатья, где волк до сих пор священное животное, оборотни называются босоркунами. Боснией называется страна, где ужас на турок завоевателей наводили волкодлаки (вурдалаки).
Волкодлака - означает буквально "волчья шкура". Волкодлак - волшебник, принявший волчье обличье. Священный зверь назывался: ВОЛК. Священнодейство называлось ВОЛШЕБСТВО. Священнослужитель (способный оборачиваться волком) именовался ВОЛХ или ВОЛХВ. В слове этом отразилась и волчья волосатость - волохатость.
Древних волхвов можно условно называть славянскими шаманами. Для своих соплеменников они были теми, кто в состоянии воодушевления общался с РОДНЫМИ БЕРЕГИНЯМИ, ДУХАМИ-ПОКРОВИТЕЛЯМИ. Они были вещунами - глашатаями - истолкователями воли Предков.
Иные могущественные волхвы укрощали непогоду: душою сливаясь с природными Духами-Ветрами, они отворачивали бурю, разгоняли градоносные тучи и сами могли обернуться вихрем. В летописях они именуются облакопрогонниками. Селяне называли их волкодлаками, то есть волхвами оборотнями. Они не были колдунами, а, напротив, оберегали сородичей от злых упырей, от порчи видимой и невидимой. Но шаманы это и воины. Причем у многих народов шаман возглавлял воинов племени.
В "Волховнике", датируемом IX в., славянский летописец отмечает, что волхвы могли голыми руками противостоять вооруженной дружине и побеждали, поражая смелостью киевских князей.
Византийский историк IX ст. Лев Диакон в "Хрониках", описывая походы князя Святослава, называл волхвов детьми сатаны, обучавшихся искусству воевать с помощью... танцев. Позднее прибывшего из Франции и случайно попавшего в Запорожскую Сечь путешественника удивил такой факт: казаки целый день тренировались под собственное пение, при этом их движения напоминали танцы, ведь они и в самом деле исполняли танец огня — боевой гопак, который сейчас активно возрождают как элемент традиционной воинской культуры.
От волхвов (шаманов) воины получили искусство измененного боевого сознания - боевое искусство. Это искусство породило воинов-зверей.
Известен исторический факт превращения воина в дикого зверя (разумеется, не в буквальном смысле, а в ритуальном и психоповеденческом). Следы этого древнего "превращения в зверя" хранят военные лексиконы и геральдическая символика, унаследованная от античности и средневековья. Ведь коллективная память людей, живущая в символах и речи, очень сильна. Оттуда и выражения типа "сильный как бык" или "храбрый как лев"...
И свои, и враги приписывали таким воинам различные магические качества. Полагали, например, что они обладали даром неуязвимости, подобно королю Гарольду Безжалостному, ввязывавшемуся в бой раньше всех, сеявшему смерть налево и направо. Еще их считали необыкновенно свирепыми и сильными. Поэтому один только вид воинов-зверей приводил в ужас.
Психология и антропология давно уже выявили механизмы, посредством которых человек "вживается" в облик того существа, чью роль он исполняет в данный момент. Воин, рычавший как медведь или лаявший как собака, надевший на себя волчью голову или шкуру вепря, как бы на самом деле становился медведем, волком, бешеной собакой либо вепрем...
Возьмем, к примеру, берсеркров. Берсерками в скандинавских сагах называли воинов особого рода, которые обычно открывали сражение и отличались неустрашимостью и отвагой. Характернейшей чертой их была одержимость в бою и в припадке бешенства один или два берсерка были способны разогнать вооруженный отряд в несколько десятков человек - безумие удесятеряло силы. Дойдя до состояния исступления, берсерк бросался в битву, разрывая на себе кольчугу и, побросав наземь оружие, крушил врагов порой лишь голыми руками, сея ужас и панику вокруг себя. Если в руках у него был щит, то он вгрызался в его край зубами, повергая врага в оцепенение.
В более поздние времена термин "берсеркр" стал синонимом слова "воин", или, скорее, "разбойник", потому что имелся в виду такой воин, который был подвержен приступам бешенства, необузданной ярости. Короче, был крайне агрессивен, не чувствовал боли и при этом совершенно не способен контролировать собственное поведение. Однако в более древние времена дело обстояло иначе, об этом свидетельствует этимология термина. "Берсеркр" - это "некто в медвежьей шкуре, воплотившийся в медведя". Обратите внимание: воплотившийся в медведя, а не просто одетый в его шкуру. Различие принципиальное. За обыденным фактом - воин в медвежьей шкуре - скрыта более глубокая истина. Она говорит, что это человек, одержимый медведем, если угодно, "медведь с человеческим лицом". Медвежья шкура здесь своего рода "магическая клетка", помогающая осуществить колдовской акт такого превращения.
Бок о бок с берсеркром, облаченным в медвежью шкуру, лучше сказать воином-медведем, стоит "ульфхеднар", то есть "некто, облаченный в шкуру волка, воплотившийся в волка". Родственная связь воина-волка и воина-медведя столь тесная, что оба термина выглядят как синонимы. Саги утверждают, что "ульфхеднары" и "берсеркры" действовали иногда в одиночку, но чаще всего небольшими группами, похожими на волчьи стаи. Еще в сагах говорится об их свирепости, безжалостности, бесстыдстве (т.е. об отсутствии нравственных норм в поведении) и пристрастии к оргиям. Так что предания о "волколаках" и "оборотнях" выглядят вполне правдоподобными.
В языческие времена, до обращения германцев и скандинавов в христианство, считалось, что берсеркры и ульфхеднары обладали просто-таки сверхъестественной силой. "Сага об Инглингах" описывает, что в бою они "рвались вперед без доспехов, грызли края щитов как бешеные собаки или волки, пуская изо рта пену, и были сильными словно медведи или быки. Они убивали врагов с одного удара, но ни огонь, ни железо не могли ранить их самих. Они нападали стаей с ужасными воплями и воем, как дикие звери, и никто не мог остановить их..."
Как объяснить роль и функцию воинов-зверей в древнем обществе? Несомненно, речь идет о небольшой группе, резко отграниченной от основной массы свободных воинов. Берсеркров и ульфхеднаров можно сравнить с индийским "гандхарва" и с эллинским кентавром (человеком-конем). И те, и другие суть "демоны", т.е. наполовину люди, наполовину звери. Можно их также сблизить с всадниками из свиты Ромула - кровожадными существами, ворующими скот и женщин и рыщущими повсюду подобно волкам. Стоит только проанализировать древние мифы и легенды, как повсюду обнаружатся люди-волки, люди-кони, люди-медведи, люди-собаки и прочие "звери с человеческими лицами".
Обратимся к римскому историку Тациту, жившему в конце I - начале II века н.э. Он выделил среди германского племени хаттов отдельную группу воинов, члены которой демонстративно носили особый знак: "Храбрейшие из них носят железное кольцо или перстень (знак бесчестья и позора у этого племени), обращая этим на себя внимание как врагов, так и соплеменников. Эти люди начинают все битвы, они всегда составляют передовой строй, вид которого ужасен. Но и в мирное время их лицо не приобретает мягкого вида. Ни у кого из них нет ни дома, ни поля, ни какого-либо занятия. Куда они пришли, там и кормятся, расточители чужого, равнодушные к своему достоянию". Вне всякого сомнения, речь идет о группе привилегированных воинов, чье воинское искусство высоко ценили соплеменники. Их обычай носить знак бесчестья, превращавшийся в знак почета, напоминает рыцарские обеты более позднего времени. В то же время это знак тайного союза, знак воинского братства.
Членам такого союза было позволено во имя общего блага нарушать обычные социальные обязанности. Они не работали, не вступали в брак, не растили детей. Община кормила их в обмен на выполнение воинского долга.
Обратим внимание на одну особенность. Вера в то, что всякий, кто наденет железный перстень и произнесет при этом заклятье, станет медведем, до сих пор сохранилась в скандинавском фольклоре.
Интересен намек на то, что жены берсерков также были оборотнями и владели колдовскими чарами. В скандинавских верованиях до сих пор представляют ведьм в образе ночных наездниц на волках, которых называли варгами (др.- исл. vargr "волк-изгой").
Самой древней из европейских цивилизаций, не вошедшей в число цивилизаций античности, следует назвать кельтскую. Кельты заслуживают особого внимания еще и потому, что их история, начавшись задолго до того отрезка времени, который принято называть средневековьем, плавно перетекает в средневековую эпоху.
Что же можно сказать о кельтском боевом искусстве?
Менталитет кельтского воина в чем-то напоминает преувеличенные, доведенные до абсурда представления рыцаря времен феодальной раздробленности. Хотя кельтское войско знало строй (подчас образуя "живую крепость" - замкнутую стену из щитов наподобие римской "черепахи"), гораздо больше внимания уделялось действиям знатных воинов, сражавшихся вне строя и независимо от него.
Эти воины образовали фианну - "священный отряд" (хотя отряд как раз предполагает совместные действия, а фении - члены фианны - вместе пировали, но сражались порознь). Прятаться за броней, шлемом, щитом у воинов фианны считалось недостойной трусостью. Столь же недостойным они считали тонкий расчет и занятие стратегически важных позиций.
Вместе, с тем стиль боя фениев отличался значительной виртуозностью, он предполагал длительное обучение владению оружием, сложным приемам боя и очень серьезную психологическую подготовку. Именно эта подготовка помогала в надлежащий момент включить внутренние резервы организма, без которых немногого стоили приемы.
Впрочем, все это - обучение конкретным упражнениям с оружием и овладение контролем над внутренней энергией - развивалось в одном русле. Вот как один из героев кельтских сказаний проходил "школу ловкости боевой":
"...Он усвоил прием с яблоком, прием боевого грома, прием с клинком, прием движенья навзничь, прием с копьем, прием с веревкой, прыжок кота, прыжок лосося, метание шеста, прием вихря-смелого-повелителя-колесницы, прием удара рогатым копьем, прием быстроты, прием колеса, прием сильного дыхания, геройский клич, геройский удар и встречный удар, бег по копью и стойку на острие его, прием косящей колесницы, геройский изгиб острия копья".
Остановясь на этом и других описаниях, базирующихся прежде всего на ирландской традиции, но не только на ней (Ирландия - единственная страна, на протяжении всего средневековья сохранявшая кельтскую культуру), можно сделать следующие выводы:
Кельтские "приемы" гораздо шире современного понимания этого слова; они включают в себя не только конкретные правила работы с конкретным же видом оружия, но и универсальную постановку движений.
Помимо этого отмечена также постановка дыхания, позволяющая расширить границы владения собственным телом. Вероятно, в чем-то она родственна японской технике ки-ай (героический клич).
Среди приемов "ловкости боевой" заметны навыки владения предметами, не являющимися оружием: веревкой, шестом. Впрочем, шест - почти копье, а кельты достаточно часто наносили удары и обратной стороной копейного древка.
Хотя основная ставка делается на силу и быстроту при значительной дистанции поединка, не игнорировалась и "мягкость".
"Боевая ловкость" кельтов была замечена не только ими самими, но и их противниками. Римляне дают нам описание того, как кельтские воины, сражаясь на мчащейся во весь опор колеснице, не просто стоят в ее кузове, но и, в поисках лучшей позиции для метания дротиков, взбегают на дышло или даже на ярмо! А сам Юлий Цезарь был удивлен и восхищен тем, что кельтские воины, обнаружив, что легкие щиты не спасают их от римских копий, идут в атаку без щитов. Для римлян мечевой бой без щитов был вообще невозможен.
Бешеная ярость такого натиска, даже поддержанная личным мастерством, ничего не могла поделать с плотным строем легионеров. Но вскоре после этого римские императоры начали подбирать себе телохранителей из числа кельтов и перенявших кельтскую технику германцев, оружейники стали обучаться у кельтских кузнецов, а гладиаторы кельтского происхождения слили свою фехтовальную технику, базирующуюся на рубке, с римским искусством колющего удара.
Кельтское искусство боя надолго пережило Рим. На войне, правда, оно было применимо только тогда, когда - и если - война велась по кельтским же правилам: иначе "поединочный" уклон мешал использованию воинского строя. В Ирландии такая ситуация сохранялась чуть ли не в течение всего средневековья. В других странах тенденция замены войны единоборством не была столь абсолютной, но не исчезла совсем.
Именно абсолютизация поединка требовала от фениев овладения самыми разными видами оружия: рядом с каждым благородным воином находился оруженосец, а чаще - двое; не участвуя в бою, они подавали сражающимся дротики, фехтовальные шиты для ближнего боя (маленькие, с окованными железом острыми бортами и ударным острием в центре), иногда даже подводили им свежих коней или колесницы.
Нападать на таких оруженосцев не полагалось. Но и сами они не вступали в схватку ни с благородным фением (пожалуй, к нему бы они не смогли и приблизиться), ни даже друг с другом, кроме крайних случаев, когда их хозяин был ранен и надлежало дать ему возможность отойти.
Вместе с воином "священного отряда" эта боевая единица называлась тримарциспа: боец и два его помощника.
Тримарциспа сделала возможной дальнюю дистанцию поединка и его подвижно-прыжковую направленность. Без оруженосцев воин не мог бы сочетать приемы мечевого боя с подключением длинномерного (копье с колюще-секущим наконечником) и даже метательного оружия.
Перед поединком фений мог долгое время приводить себя в соответствующее состояние (видимо, используя приемы концентрации сознания). Но в бою он буквально преображался. О самом знаменитом герое кельтского эпоса, Кухуллине (он, вероятно, имел реальный прототип, но даже легендарные наслоения не отменяют реальности боевых приемов), говорится, что, будучи маленького роста, в бою он казался высоким.
Вот так якобы выглядел Кухуллин, входя в состояние боевой ярости:
"Все суставы, сочленения и связки его начинали дрожать... Его ступни и колени выворачивались... Все кости смещались и мускулы вздувались, становясь величиной с кулак бойца. Сухожилия со лба перетягивались на затылок и вздувались, становясь величиной с голову месячного ребенка... Удары сердца его были подобны львиному рычанию... Волосы его спутывались как ветки терновника. Ото лба его исходило "бешенство героя", длинное, как оселок".
"Бешенство героя" - что-то вроде ауры, излучаемой воином, находящимся в особом состоянии, и видимой тоже воинами.
Преувеличение? Да, безусловно. Но не на пустом месте! Боевой экстаз фениев, возможно, иногда поддерживался наркотическими средствами. Однако в большинстве случаев они не имели ни возможности, ни нужды прибегать к ним. Мужество в бою воспитывалось у них с раннего детства.
Многие особенности фианны опосредованно передались рыцарскому сословию: и гордая заносчивость, и требования "честной игры", и готовность пренебречь интересами войны ради демонстрации личного мастерства... Но один из элементов психологической подготовки фениев был подхвачен и развит совсем в другой среде.
Звероподобные "превращения", являющиеся высшей формой развития боевой ярости, известны у всех европейцев. Поздние античные историки сообщают о "франкском неистовстве", о "воинах-волках" народа лангобардов... При этом выпускались наружу столь неудержимые силы, что им не всегда мог противостоять даже сомкнутый дисциплинированный строй и искусство "правильного боя".
Во время атаки берсеркер как бы "становился" соответствующим зверем. При этом он отбрасывал оборонительное оружие (или поступал с ним не по предназначению: например, вгрызался в свой шит зубами, повергая противника в шок), а в некоторых случаях - и наступательное; все скандинавские викинги умели сражаться руками, но берсеркеры явно выделялись даже на их уровне. Многие военизированные прослойки считали позорным безоружный бой. У викингов этот постулат приобрел следующую форму: стыдно не уметь сражаться с оружием, но в умении вести безоружный бой ничего постыдного нет. Любопытно, что в качестве подсобного (а иногда и основного - если он сражался без меча) оружия берсеркер применял камни, подхваченную с земли палку или припасенную заранее дубину.
Частично это связано с нарочитым вхождением в образ: зверю не подобает пользоваться оружием (камень и палка - естественное, природное оружие). Но, вероятно, в этом также проявляется архаизм, следование древним школам единоборства. Меч в Скандинавию проник довольно поздно, и даже после широкого распространения он был некоторое время не в чести у берсеркеров, предпочитавших палицу и секиру, которыми они наносили круговые удары от плеча, без подключения кисти. Техника достаточно примитивная, зато степень овладения ею была очень высока.
На колонне Траяна в Риме мы видим "ударный отряд" таких воинов-зверей (еще не берсеркеров). Они включены в состав римской армии и отчасти вынуждены следовать обычаям, но лишь немногие имеют шлемы (и никто - панцири), кое-кто облачен в звериную шкуру, иные - полуобнажены и сжимают вместо меча дубину... Надо думать, это не снижало их боеспособность, иначе император Траян, в чью охрану они входили, сумел бы настоять на перевооружении.
Преображение берсеркера во время боя (более глубокое, чем у кельтского фения) иногда не только психологически настраивало его на схватку, но и воздействовало на психику противника - в прямо противоположном духе. Мало кто сохранял хладнокровие при виде воющего от ярости, брызжущего пеной воина-зверя, не замечающего в исступлении ни ран, ни усталости.
Однако назвать это военной хитростью, "психической атакой" все же нельзя. Берсеркер всерьез был убежден, что одержим "звериным духом"; а все окружающие либо тоже верили в это, либо удерживали свои сомнения при себе - это было гораздо полезней для здоровья...
Такая "одержимость зверем" проявлялась, помимо прочего, в том, что берсеркер умышленно подражал движениям медведя, причем не только в бою, но и во время частых ритуально-магических церемоний, плясок и т.д. А это - уже "звериная школа" в чистом виде! Один из самых мощных стилей "звериного" ушу - стиль медведя... Элементы берсеркерских тренировок, владения оружием, а главное - специфической психотехники проникли в быт многих воинов Европы. Берсеркеры это - подлинные "псы войны". Есть сведения о том, что для впадения в состояние берсеркерства скандинавы употребляли природные наркотические вещества. Но - как и кельты - не всегда и даже не часто. Однако, скорее всего, здесь действительно имела место наркомания - не "внешняя", но "внутренняя"!
Современная наука знает, что нервная система человека - в том числе те ее разделы, которые поддаются сознательному контролю, - способна продуцировать вещества, по своему составу и действию близкие к наркотикам. Воздействуют они непосредственно на "центры наслаждения" мозга. Если эти вещества выделяются тогда, когда человек впадает в определенное состояние сознания, то в этом состоянии он испытывает полный аналог "кайфа", а при выходе из него начинается "ломка".
"Профессиональные" берсеркеры становились как бы заложниками собственной ярости. Они были вынуждены искать опасные ситуации, позволяющие вступить в схватку, а то и провоцировать их. Отсюда - берсеркерская асоциальность, вызывающая настороженность даже у тех, кто восхищался их мужеством и боеспособностью. И отсюда же - эта самая боеспособность, проявляющаяся в условии "открытия шлюзов".
Фраза: "Есть упоение в бою" обретала буквальный смысл...
Позднее викинги большей частью все же ухитрялись контролировать такие приступы. Иногда они даже входили в состояние, которое на Востоке называют "просветленным сознанием" (хотя шли они к нему обычно не через отрешенность, не через медитацию, а через боевую ярость; такой путь иногда чреват тем, что "зверь" возьмет верх над человеком). Это делало их феноменальными воинами:
"...Торольв так разъярился, что забросил щит себе за спину и взял копье обеими руками. Он бросился вперед и рубил и колол врагов направо и налево. (Некоторые типы скандинавских копий позволяли наносить рубящие удары.) Люди разбегались от него в разные стороны, но многих он успевал убить..." ("Сага об Эгиле"). Саги (которые, как выяснили современные специалисты, передают события с поразительной точностью) пестрят упоминаниями о том, как умелый воин отбивается один против многих, умудряется проложить путь к предводителю вражеского отряда сквозь стену щитов и толпу телохранителей, рассекает противника от плеча к бедру и т.п.
Тут самое время порассуждать еще об одном полумифическом свойстве берсеркера: о его неуязвимости. Самые разные источники в один голос утверждают, что воин-зверь фактически не мог быть сражен в бою. Правда, детали этой неуязвимости описываются по-разному. Берсеркера якобы нельзя было ни убить, ни ранить боевым оружием (из чего следовало, что против него надо употреблять оружие не боевое: деревянную дубину, молот с каменным навершьем и т.д.); иногда он был неуязвим лишь против метательного оружия (стрелы и дротика); в некоторых случаях уточнялось, что при искусном владении оружием его все-таки можно ранить, и даже смертельно, но умрет он только после боя, а до того словно не заметит раны.
Везде и всегда вокруг боевого искусства высокого уровня складывались легенды. Но, думается, здесь мы сможем докопаться до истины. Проще всего решается вопрос о неуязвимости боевым оружием: до тех пор пока меч оставался у скандинавов оружием немногочисленной элиты (где-то до VIII-IX вв.), такие "элитные" воины очень часто не могли сладить со своими конкурентами - воинами-зверями, применявшими древние приемы боя палицей. В конце концов произошло сращивание двух техник фехтования: многие берсеркеры стали "элитой", а многие из "элиты" овладели берсеркерскими навыками.
От метательного (да и от ударного) оружия берсеркеров берегла своеобразная "мудрость безумия". Расторможенное сознание включало крайнюю быстроту реакции, обостряло периферийное зрение и, вероятно, обеспечивало некоторые экстрасенсорные навыки. Берсеркер видел (а то и предугадывал) любой удар и успевал отбить его или отскочить.
У конунга Харальда, впервые объединившего Норвегию, имелся "спецназ", сформированный из влившихся в воинскую элиту берсеркеров. "Диких" воинов-зверей, не входивших в дружины и подобные им формирования, к тому времени уже в Норвегии не осталось. Одна из битв с их участием выглядела следующим образом:
"Двенадцать берсеркеров конунга находились на носу корабля. Корабль конунга шел вперед, и там была жесточайшая схватка. Когда же проверили войско, много оказалось убитых и у многих были опасные раны... На корабле конунга не было никого, кто бы стоял перед передней мачтой и не был ранен, кроме тех, кого железо не брало, а это были берсеркеры".
Один из лучших воинов Исландии, кстати не считавший себя берсеркером, описывая свои действия в бою против численно превосходящего противника, произносит такие слова:
"Тут я взял меч в одну руку и копье в другую и стал рубить и колоть. Щитом я не прикрывался, и я даже не знаю, что меня защищало" ("Сага о Ньяле").
Защищало его именно берсеркерство - уже "цивилизованное" и потому не считавшееся таковым. Это тем более примечательно, что викингу, овладевшему только "техникой", щит был необходим: полноценно отбиваться наступательным оружием он не мог.
Берсеркерство помогало отбивать опасные удары, но если уж удар оказывался пропущен, оно позволяло "не заметить" его. Трудно поверить, но множество независимых источников сообщают: викинг в какой-то мере сохранял боеспособность даже после чудовищных ран, от которых современный человек мгновенно потерял бы сознание. С отсеченной ногой или рукой, раскроенной грудью, пробитым животом, он некоторое время еще продолжал сражаться - и мог прихватить с собой в Вальгаллу своего убийцу...
И все же сохранились описания случаев, когда берсеркер не просто избегал раны, и даже не просто терпел ее, но, получив удар, оставался именно невредим! Тоже преувеличение? Может быть... Но очень уж похоже это на восточный "метод железной рубашки", при котором закалка костей и мускулов, а главное - умение концентрировать внутреннюю энергию, в определенных случаях делают тело трудноуязвимым даже для клинка. А ведь клинки викингов - не чета восточным: как бы ни восхищались ими северные воины, это восхищение происходит от недостатка материала для сравнений. По крайней мере, во времена берсеркеров закалка клинка была только поверхностной и он был далек от остроты и упругости самурайской катаны.
К тому же даже "энергетика" не всегда спасала берсеркера. Иногда пропущенный удар мечом действительно не рассекал тело, но наносил столь серьезный ушиб, что это могло обеспечить финал схватки. Ведь противники у берсеркеров были им под стать...
Да и не всякий берсеркер умел грамотно пользоваться внутренней энергией. Иногда они расходовали ее слишком экстенсивно - и тогда после битвы воин надолго впадал в состояние "берсеркерского бессилия", не объясняющегося только физической усталостью.
Приступы этого бессилия бывали столь тяжелы, что воин-зверь иногда мог и умереть после битвы, даже не будучи в ней раненым!
Интуитивное проникновение в глубины боевого искусства явно нуждалось в "дошлифовке" путем создания школы, обеспечивающей культуру движений, стоек, комбинации приемов...
Древнее берсеркерство, родившись как разрушительная (хотя и эффективная) система, прошло долгий путь. Под конец его идея не только дополнила боевые наработки "цивилизованных дружинников", но и были созданы своеобразные "языческие монастыри", вобравшие берсеркерскую элиту.
От полудикой "стаи" - к четкому строю. От эпизодических "прорывов к зверю" - к системе тренировок. От анархического индивидуализма - к сознательной дисциплине. От интуитивных достижений - к разработанному комплексу (на высших стадиях отнюдь не исключающему опоры на полумистическую интуицию бьодваска). Все это давало довольно редкое совмещение, обеспечивающее равную готовность к действиям в одиночку, малой группой и большим, дисциплинированным формированием.
Человек становился берсерком в результате инициации, включавшей в себя особые воинские испытания. Так, Тацит сообщает, что у хаттов кандидат не стриг волосы и бороду до тех пор, пока убивал врага. У тайфалов юноша должен был убить кабана или волка; у герулов он должен был сражаться безоружным. В процессе этих испытаний кандидат сопоставлялся с дикими животными; он становился наводящим ужас воином в той мере, в какой вел себя, как хищный зверь. Проходящий инициацию кандидат трансформировал себя в сверхчеловека настолько, насколько удавалось вобрать в себя магико-религиозную[iv] силу, присущую хищнику. Трансформация в волка - то есть ритуал надевания волчьей шкуры - составляла важнейший момент инициации в мужское тайное общество.Надевая шкуру, инициируемый перенимал поведение волка; другими словами, он становился воином-зверем, непреодолимым и неуязвимым.
"Волками" называли членов индоевропейских военных обществ. характер индоевропейских отрядов (банд) воинов во многом схож с характером тайных братств примитивных народов. В обоих случаях члены группы[x] терроризируют женщин и тех, кто не участвует в инициатических действиях, и в том или ином виде осуществляют "право грабежа", которое, в измененной форме, все еще можно встретить в популярных традициях Европы и Кавказа. Грабеж и особенно кража рогатого скота, ставит членов воинской банды на один уровень с хищными зверями. В германском Wutende Heer или в подобных ритуальных организациях, лай собак (вой волков) является частью неописуемого шума, в котором присутствуют все виды странных звуков - например, звонки и трубы. Эти звуки играют важную ритуальную роль; они помогают членам группы подготовиться ко вхождению в состояние бешеного экстаза. Во многих примитивных культурах звук трещоток, как верят, является голосом Сверхъестественных Существ; следовательно это - знак их присутствия среди инициируемых. В германских или японских мужских тайных союзах странные звуки, подобно маскам, свидетельствуют о присутствии Предков, о возвращении душ мертвых.
Встречаясь с мертвыми, возвращающимися на землю (особенно в период зимнего солнцестояния), инициируемые приобретают важнейший опыт. Зима также - сезон, когда инициируемые превращаются в волков. Другими словами, в течение зимы члены банды способны преобразовать свое обычное состояние и достигнуть сверхчеловеческого существования через общение с Предками или приближая свое поведение к поведению хищного зверя, что является магией. Боевое испытание обычно представляло собой отдельный бой, который строился таким образом, чтобы в инициируемом пробудилась "ярость берсерка". Здесь задействовалась не только воинская доблесть; обучение невоенным навыкам кандидаты проходили по одиночке. Для овладения воинским неистовством молодежи не достаточно было просто приобрести храбрость, физическую силу, выносливость; такое овладение становилось результатом магико-религиозного опыта, который радикально изменял сам способ существования человека. Молодой воин должен преобразовать свою человеческую сущность припадком агрессии и ярости, которые сопоставляли его с бушующим хищником. Тогда юноша становился "разогретым" до экстремальной степени, он наполнялся таинственной, нечеловеческой и непреодолимой силой, которая поднималась из предельных глубин его существа и проявлялась в ярости и воинской мощи. Древние немцы назвали эту священную силу wut, у Адама Бременского она переведена как "ярость"; это в своем роде демоническое безумие, которое заполняет противника ужасом и парализует его.
Ирландский ferg (дословно - "гнев"), menos Гомера являются почти точными эквивалентами этого же самого ужасающего священного опыта, специфического для героических боев. Ж.Вендрие[xi] и Мария-Луиза Сьёстедт[xii] показали, что некоторые определения, употребляемые по отношению к Герою, в староирландском оказываются прямо связаны со значениями "страсть, возбуждение, набухание". Как пишет мисс Сьустедт, "Герой - человек в ярости, одержимый бурной и жгучей энергией". Символика магического жара. Резонно предположить, что мы видим здесь магико-религиозный опыт, истоки которого чрезвычайно архаичны. Для людей примитивного общества магико-религиозная сила представляется как "горение" и обозначается терминами, связанными с высокой температурой, горением, жаром. Именно по этой причине многие шаманы и знахари пьют соленую или приправленную специями воду и едят благовонные растения - они предполагают увеличить таким образом свой внутренний жар. То, что данный волшебный жар реально существует, доказано большой сопротивляемостью холоду, наблюдаемой у арктических и сибирских шаманов, а также у гималайских отшельников. Кроме того, шаманы обучаются как "повелители огня" - например, они глотают горящие угли, касаются раскаленного железа, ходят по огню. Подобные феномены и взгляды зарегистрированы и среди более цивилизованных народов.
На санскрите итоговый смысл аскетического развития называется tapas, причем исходное значение этого слова - именно "жар", высокая температура. "Разогреваясь" посредством аскетизма, Праджапати создавал Вселенную. В Дхаммападе говорится, что Будда "горит", и тантрические тексты утверждают, что пробуждение кундалини проявляется горением.
В современной Индии мусульмане полагают, что человек в связи с Богом становится "пылающим жаром". Любой, кто совершает чудеса, называется "кипящим". Говоря вообще, любой, совершающий некие действия с использованием магико-религиозной силы считается "горящим", а сами такие действия устойчиво ассоциируются с "горением". Эта священная сила, результатом действия которой является и повышение температуры шамана, и "жар" воина, может быть преобразована и дифференцирована специальными усилиями для придания ей различной окраски.
Индийское слово Kratu вначале обозначало "энергию, специфическую для горячего воина, в частности, для Индры", затем оно приобрело смысл "победной, героической силы, страсти, храбрости, любви к бою", а еще позднее, при расширении смыслового значения, стало означать "силу набожного человека, которая позволяет ему следовать за предписаниями rta[xv] и достигать счастья". "Ярости" и "жара", вызванных мощным, чрезмерным проявлением священной силы, боится большинство человечества. Термин shanti, который на санскрите означает спокойствие, мир души, свободу от страстей и страдания, восходит к архаическому корню, первоначально имевшему значение гашения огня, ярости, лихорадки, короче говоря, - высокой температуры, вызванной демоническими силами.Мы имеем, таким образом фундаментальный магико-религиозный опыт, повсеместно зарегистрированный в архаичных пластах культуры: помимо прочего, доступ к сакральному проявляется потрясающим увеличением температуры.
Ввиду ограниченности места, мы не можем подробно рассмотреть здесь этот важный вопрос и показать, например, теснейшую связь между кузнецами, шаманами и воинами, основанную на общей мистике огня и связанных с ней технологиях. Я должен добавить только, что власть над огнем находит свое выражение в равной мере во "внутреннем жаре" и в нечувствительности к жару горячих углей. С точки зрения истории религии, все эти примеры показывают, что шаман, кузнец, или воин теряют свою человеческую сущность и обретают - каждый в собственном смысле - сущность более высокую. Этими более высокими состояниями могут быть состояние Бога, состояние духа, или состояние животного. Соответствующие инициации, разными путями ведут посвящаемого к одной и той же цели - к смерти в человеческом состоянии и к последующему возрождению в новом, сверхчеловеческом качестве. Естественно, в воинских посвящениях инициатическая смерть менее заметна, чем в посвящениях шаманских, так как основное испытание молодого воина состоит конкретно в победе над противником. Но он достигает победы, только обретая "жар" и достигая неистовой ярости - а эти признаки можно понимать как конец человеческого состояния.
Тот, кто ярко проявляет свой волшебный жар, демонстрирует, что принадлежит миру сверхчеловеческому...
В союзе с мидийцами скифы Ишпакая разбили родственных по происхождению киммерийцев. Античный автор Полиен, рассказывая об этом событии, утверждал, что киммерийцев разбили при помощи "отважнейших псов". Кто же скрывается за "отважнейшими псами" Полиена? По мнению А.И.Иванчика, это сообщение, в основе которого лежит, вероятно, достоверная информация, имеет явно фольклорный характер. Ученый обратил внимание на распространение в разных местах Малой Азии рассказа об изгнании киммерийцев псами. Таким образом, в фольклоре "отважные псы" заменяют скифских воинов. В этой связи отметим этимологию имени предводителя скифов - Ишпакай, восходящего к spaka "собака". Собака и волк почитались священными ираноязычными народами, особенно молодыми воинами. Молодые воины - члены древнеиранских мужских союзов - именовались "волками"; их жестокие обряды были связаны с этим культом. Сказанное относится и к скифам Ишпакая, которые не только поклонялись собаке, но и во время боя приходили в неистовство, сравнимое с яростью сражающегося пса. Приведенные данные сопоставимы с запросом Асархаддона к оракулу бога Шамаша, в котором говорилось о том, что скифы могут выставить "пса воинственно-яростно-бешеного". Ключом к интерпретации сообщения о скифских "воинах-псах" является, на наш взгляд, мысль И.М.Дьяконова: "В первобытном мире, как и всюду, наступление есть лучшая оборона, и агрессивность принадлежит поэтому к числу menaundhl{u социально-психологических побуждений, между прочим, и как побуждение к движению вообще. Нечего и говорить, что агрессивность всегда эмоциональна". Почитание собаки молодыми скифами Ишпакая понуждало их во время боя вести себя соответствующим образом - сражаться с врагом, как разъяренные собаки. В таком поведении нельзя усмотреть нечто "варварское", характерное лишь для скифов. В традиционных культурах технические приемы запугивания противника перед атакой являлись важной фазой сражения. Подобные приемы применялись по особой ритуальной схеме, где нет мелочей, тут важно все: и одежда, и крик, и жест, и т.д. Ф.Кардини, изучавший истоки средневекового рыцарства - европейские воинские общины и мужские союзы - был поражен одним фактом. "Речь идет, - пишет он, - о превращении (если не буквальном, то, по меньшей мере, ритуальном, а также психоповеденческом) воина в дикого зверя... Наши военные лексиконы, да и сама геральдическая символика, унаследованная от античности и средневековья, хранят следы этого древнего "превращенного зверя".
У скифов, как и у некоторых других народов древности, группы "воинов-зверей" были организованы в некий военный союз, основная характерная черта которого - участие юношей. По свидетельству Тацита, они "начинают все битвы, они всегда составляют передовой строй, вид которого поразителен". Хозяйственными делами они не занимались даже в мирное время. Вне всякого сомнения, это группа привилегированных воинов, выделявшихся среди прочих. Очевидно, таким же привилегированным отрядом были скифские воины-псы Ишпакая. Составляя своеобразный клан, они поклонялись своему тотему, называя себя его именем и даже вели от него свою мистическую родословную. Изложенное позволяет нам присоединиться к мнению А.И.Иванчика: в рассказе Полиена об "отважнейших псах" речь идет о скифском мужском союзе. Его покровитель, бог- воитель, почитался в образе собаки или волка; соответственно и все члены союза также считались воинами- псами (волками). Следы скифских представлений о воинах-волках сохранились в нартовском эпосе. В некоторых вариантах один из героев эпоса - Сауай, подобно римским близнецам, выкармливается волками. Сослан, один из виднейших нартовских героев, стал неуязвимым после того, как выкупался в волчьем молоке. Причем, в ряде версий волчиц для этой цели сгоняет и помогает доить прародитель собак Силам. О дружбе между нартами и волками свидетельствует ряд сказаний. В одном из них умирающий Сослан предложил волку полакомиться его мясом. Однако волк благородно отказался, вспомнив многочисленные благодеяния, оказанные ему Сосланом. В сказании о "Черной лисице" волк дружески беседует с обращенным в собаку Урызмагом, а затем последний помогает волкам истребить стадо своего хозяина. M`jnmev, первопредок правящего рода Ахсартаггата носил имя Уархаг, что в переводе означает "Волк". Сказание об Уархаге и его потомках - тотемический миф о происхождении племени от волка. Здесь же отметим, что имя Уархаг (в греч. передаче Аргот) носил один из первых скифских царей, дед Скила. Как дети Волка, нарты "больше всего любят охоту, войны, набеги и походы за добычей"; относительно характера нартовских походов не приходится заблуждаться: "это были хищнические, волчьи походы" (В.И.Абаев). Как видно, и в эпосе и в рассказе Полиена о скифских "отважнейших псах" мы имеем дело с союзами мужчин-воинов. Члены такого священного союза имели, очевидно, свой отличительный знак - скорее всего, в виде собаки (волка). Не с этим ли связано то обстоятельство, что изображения собаки часто встречается на бронзовых поясах скифских воинов, найденных на Северном Кавказе, в Закавказье и Передней Азии. Собака изображена на бронзовых пластинах из Нижней Рутхи, в группе памятников скифского клада в Казбеги и т.д. Возможно, воины-псы изображены на горите (с луком и стрелами) из знаменитого кургана Солоха. В сцене на центральной части молодые безбородые скифы сражаются с опытными скифскими всадниками. Но если лица юношей дышат благородством, а фигуры подчеркнуто красивы, то лица и позы бородатых конных скифов, напротив, злобны и утрированно безобразны - очевидно, мастеру так представлялась ярость сражающихся "воинов-зверей".
Резюмируя изложенное, отметим, что рассказы античной традиции об "отважнейших псах" скифов связаны с общеиндоевропейскими представлениями о находившемся под покровительством тотема-волка (собаки) мужском союзе. У скифов особенно были развиты представления о молодых членах мужского союза, как двуногих волках-псах. Показательно и то, что древняя традиция подвиги скифов в Передней Азии приписывала мобильному отряду воинов без женщин, т.е. настоящему мужскому союзу. С мужскими союзами связано и представление о великих воинах, во время боя впадавших в неистовство, превращаясь в псов-волков. Представляется верной догадка А.И.Иванчика о том, что имя предводителя скифского отряда - Ишпакай (от spaka "собака") - не личное имя, а почетное прозвище главы войска членов мужского союза псов или волков. Возможно, упоминание пса-волка в запросе оракулу Шамаша, о котором выше уже говорилось, является лишь переводом имени Ишпакая.
Джерело: http://hortsistem.narod.ru/cel1.htm
|
